Baley's, Вивальди и книга в сети.
Вивальди - погромче... запихнуть затычку поглубже в ушную раковину, что бы не слышать, как она стонет, как льется из нее крик под твоими пальцами, как он разливается в воздухе каждый раз, как ты входишь в нее.
Baley's - побольше. Плеснуть его в низкий пузатый стакан с толстыми стенками, смешивая с уже плещущимися там болью и яростью, Цедить его небольшими глотками, убирая языком последнюю капельку, оставшуюся на горлышке.
Она смеется. Она смеется, но этот смех лишь жалкое отражение, бездарно сделанный слепок. Это - лишь пустое сотрясение воздуха, только знак того, что она присмыкается перед тобой, что сейчас заглядывает в твои глаза и ищет там чувство, похожее на любовь, хотя бы на симпатию, ищет там гуманность, ищет там хотя бы уважение... и не найдет.
Я же вспоминаю те властные звуки. Удивительно - это женщина могла показать свое снисхождение и власть всего лишь смехом. Самозабвенный, тугой и упругий, густой и вязкий. Ей не нужен был ты, чтобы смеяться, не нужен был, чтобы чувствовать. именно поэтому ты ловил каждый изгиб резкой брови, каждую новую линию, что являлась на ее лице. Из нее била жизнь, но не этот розовый оптимизм, не лихорадочное движение молодости, не борьба страстей. Она несла себя, как нечто священное, единственно правильное, уникальное. Она верила в себя - как в главное и верховное Божество, заставляя остальных преклоняться перед этим. Заставляя толпу расступать, провожать ее взглядами, но никогда - смотреть в ее глаза. Там было глубоко, там словно была завеса, через которую невозможно было просто пройти - через нее надо было прорываться, бросая в борьбу с ее темнотой и влагой все свои силы, надо было терять , отрывать от себя по кусочку, получая взамен лишь отблеск того, что творится в этих черных дырах. Нужно было приносить ей жертвы, возлагать на алтарь ее величия, уверенности. Омывать окна ее души чем-то живее, чем вода: слезами, потом, кровью, спермой.
Ее поступки были наполненны каким-то тайным смыслом, какой-то уверенностью человека, который всегда знает, что делает, который идет по освещенной дороге к своей Великой Цели - но какой? Даже когда она молча сидела приняв почти полную неподвижность, в ней ни на секунду не замирала жизнь. Ее мысли всегда представлялись мне каким-то черным, вязким омутом. Он непроницаем, внутри него может быть все, что угодно. Он пугает своей неизвестностью, но это же манит, искушает, гипнотизирет... Но он живой, он работает, действует, он кипит, но невозможно понять, как и зачем. как в одном из рассказов Стивена Кинга, где пятно неизвестной природы притягивало и пожирало людей, которые оказались пойманными в ловушку.
Она манила к себе, отталкивая. Она вызывала тебя на испытание и призывала показать, сколько ты стоишь, смотрела как близко ты к идеалу, достигнуть которого невозможно.
Она ушла из твоей жизни, навсегда оставив рубцы и шрамы, которых не сотрет ничто, кроме смерти. Пока ты будешь жив, пока будет жива твоя память - ты будешь помнить, и чувствовать ее след на всем. Она не лгала, не пряталась и не убегала. Она уходила четким, степенным шагом, давая тебе проследить за ней взглядрм последний раз и ни разу не обернулась.
Я до сих пор слышу, как ее смех. И знаю, что он тоже.
Она неловко выходит из комнаты, Светлые, бесцветные волосы растрепаны, косметика смазалазь, макияж испорчен. Она улыбается, но врать не умеет - за ней плохо спрятанные усталость, непонимание и осознание собственного несовершенства. С этой самой жалкой гримаской она бросает настороженный и испуганный взгляд на меня. Я надеваю маску каменной неподвижности, презрительно поднятые уголки губ, взляд, как жидкий азот - холодный, почти до бесчувствия. Она отводит глаза в сторону и на цыпочках идет к двери, неся свою босоножки на шпильке в руках.смущенно клюет его в щеку, под перекрестым огнем его улыбки - улыбки господина, удовлетворенного человека, потребителя, и моим взглядом.
После того, как за ней закрывается дверь, я ухожу в ванную комнату и встаю в тесный кокон душевой кабины, под струи обжигающей воды, прислонивших к ненагретому кафелю. Я слышу, как открывается дверь и щелкает выключатель. он закрывает за собой дверь кабинки, и мы остаемся в темноте., прижатые друг к другу.
Тишину нарушает только шум воды о наши тела. он аккуратно притягивает меня к себе, перебирает пальцами мокрые волосы, трогает губами краешек уха, проводит руками по линии позвоночника, словно очерчивая прямую линию. все, о чем я думаю в это время - это глубина дыхания, сохранять ритм и дышать ровно, иначе он заметит, что вода, стекающая по моему лицу слегка соленая. я прижимаюсь к его груди, слушая как он дышит и удары его сердца, пока кроме этих звуков в моей голове не остается ничего. Он терпеливо ждет
Я чувствую,как его пальцы спускаются ниже, ниже поясницы, как его руки сильнее прижимают меня к себе. я ловлю его губы своими, слизываю капельки воды с шеи, плеч, прикусываю зубами его упругую плоть, а он оставляет красные отметины от пальцев на бедрах, руках, груди, спине. мы сливаемся все больше и больше, пока вода не смывает Его и Меня, оставляя только Нас, единое целое без названия, без желаний - чистый сгусток энергии и удовольствия.
Я закусываю губу, чтобы не закричать, зажимая ему рот ладонью. на секунду не остается вообще ничего, ничего реального, ничего действительно существующего. а потом мы снова медленно становимся сами собой.
Он относит меня из ванной в спальню, сдергивает простынь, которая пахнет чужими духами, чужой женщиной, чужой любовью. Новая пахнет порошком, кондиционером и немного его парфюмом. Последнее, что я помню, это его руки, обнимающие меня и звук сокращения его сердца. Систола-Диастола, систола - диастола...